НЕ БЫВАЕТ НЕПРАВИЛЬНОГО РУССКОГО ЯЗЫКА

Русский язык — тема, вокруг которой ну очень много споров.

Куда ставить ударение в словах? Какого рода «кофе»? Нужны

ли феминитивы и англицизмы? Язык меняется, и нас это пугает. Но должно ли? А ещё есть те, кто считают, что речь может менять восприятие, и потому стараются её контролировать. А это правильно? Обо всём рассказывает Александр Садиков, шеф-продюсер студии «Техника речи» и ведущий подкаста о русском языке «Розенталь и Гильденстерн».

‍

Мальчик, воспитанный словарями

Русский язык со мной с рождения, но это, конечно, шутка. Интерес к нему, пожалуй, у меня со школы. Дома было много словарей, и мне всегда нравилось их листать, особенно словарь иностранных слов. Мне казалось, что если я прочитаю его, то буду очень умным и смогу щеголять разными странными словами, ведь многие из них я никогда до этого в жизни не встречал. «А вы знаете, что такое „экспликация“? Нет? А это легенда карты! Представляете, какой я умный?»

Ещё один любимый словарь того времени — словарь ударений. Он буквально завораживал. Я открывал его и удивлялся: многие знакомые мне слова звучат в жизни не так. Почему же никто не говорит так, как здесь написано? И тут тоже старался или сам щегольнуть знаниями, или других поправить.

Конечно, это всё выпендрёж школьного времени. Но так или иначе интерес к тому, как и что мы говорим, у меня, кажется, сложился именно тогда. Мы, кстати, пошутили однажды в подкасте, что я мальчик, воспитанный словарями. Ну, а мой уже профессиональный интерес к русскому языку начался, когда я учился на журфаке МГУ у Михаила Абрамовича Штудинера — лингвиста, автора словаря образцового русского ударения и словаря трудностей русского языка для работников СМИ. Именно тогда пришло понимание, что всё гораздо сложнее и интереснее.

От радиопередачи до подкаста

Когда я работал программным директором радиостанции «Радио 1», у меня появилась возможность сделать программу совместно с порталом «Грамота.ру». Их офис находился в том же здании, и мы познакомились с главным редактором проекта Владимиром Пахомовым.

В нашей радийной команде давно возникал вопрос, не создать ли нам программу о русском языке. Я предложил Володе: «А давай?» И мы стали собираться в прямом эфире каждую неделю, чтобы отвечать на вопросы слушателей о языке и просто обсуждать животрепещущие темы вокруг него. Меня поразило, что у людей по-прежнему очень много разных стереотипов. Хотелось с ними бороться.

Со временем программа закрылась, а я ушёл с радио. И как раз после этого мы с Володей решили: надо сделать что-то более вечное, а не просто прямой эфир с ответами на вопросы. Вот так и родился подкаст «Розенталь и Гильденстерн».

Наша цель — рассказать, как меняется язык, и объяснить, что в этих изменениях нет ничего страшного. Ведь журналисты постоянно задают одни и те же вопросы: «Нужно ли бороться заимствованиями?», «О ужас! Как язык деградирует! Что же с этим можно сделать?», «Когда же всё станет настолько плохо, что мы перестанем понимать друг друга?» И каждый раз наши лингвисты — Максим Кронгауз, Ирина Левонтина, Александр Пиперски и другие — вынуждены объяснять одно и то же: в изменениях нет ничего плохого, это нормально.

Нет правильного и неправильного

Один из главных вопросов, связанных с языком: а как правильно? Где должно стоять ударение? Какой род у слова? Как транслитерировать заимствованные слова?

И так далее. В школе я считал, что написанный в словаре вариант — единственно верный, никак иначе быть не может. Ещё слушал передачу филолога и журналиста Марины Королёвой на «Эхе Москвы» и тоже принимал всё, что она говорит, как непреложную истину. Но чем дальше, тем больше я убеждаюсь: нет никакого «правильно».

Взять, например, наш с Володей подкаст. В прошлом году мы делали сезон «Розенталя» о русском за границей, и разговоры с людьми из других стран позволили, я надеюсь, избавиться от популярного стереотипа, что русский язык за пределами России неправильный, исковерканный. Нет, все варианты равнозначные и правильные для того места, где ими пользуются. Сейчас мы делаем сезон о диалектах внутри страны и немножко за её пределами, например о старообрядческой общине в Болгарии. У меня было впечатление, как, думаю, и у многих, что есть литературный, «правильный» русский язык и какие-то его вариации. Но это не вариации, а такие же равноправные формы языка. Просто на них говорит очень мало людей, и их не нужно пытаться исправлять.

Язык новой реальности

Любое масштабное событие или какой-то глобальный процесс в обществе меняет язык, подкидывает новые слова. Достаточно вспомнить один только 2020 год, когда начался ковид. С 24 февраля, мне кажется, стоит говорить не о появлении каких-то слов (хотя актуализация некоторых действительно произошла), а об эвфемизмах. Законодательство Российской Федерации вынуждает людей искать разные способы выражения своих идей, мнений и мыслей по поводу того, что происходит в стране и мире.

Во-первых, появляются разные конструкции, которые заменяют то, что человек действительно имеет в виду. Например, их собирала в своём телеграм-канале филолог Марина Королёва. Там были максимально абстрактные, но очевидные по смыслу понятия: «ситуация», «геополитические обстоятельства», «всё это».

Во-вторых, стоит отметить кавычки: некоторые используют их, говоря о спецоперации. Они становятся средством выражения позиции — несогласия с первичным смыслом, вложенным в слово. Похожая история была в прошлом году: кавычки использовали при написании слова «иноагент», чтобы убрать негативный смысл и выразить поддержку тем, кто получил этот статус.

В-третьих, использование звёздочек, которыми обычно закрывали обсценную лексику. Сейчас ими маскируют не только её, но и слова-которые-нельзя-называть, в случае если это выражение протестной позиции. Первое из трёх букв, а второе из пяти.

Три слова февраля

После 24 февраля резко возросло употребление трех слов: «денацификация», «демилитаризация» и «релокация».

Но если сейчас обратить внимание на публикации

в СМИ, то можно увидеть, что первые два практически исчезли. Люди не понимают, что же это такое, слова звучат сложно и не выполняют задуманных целей. Поэтому, вероятно, они постепенно выходят из активного употребления. А вот «релокация» по-прежнему на слуху, и это удивительное слово.

Впервые в живой речи я его услышал, когда наша студия делала подкаст о карьере. Тогда оно употреблялось в значении переезда в другую страну по инициативе или при участии работодателя.

Это не эмиграция, просто некое перемещение в пространстве и временное пребывание там. Такое определение, да и вообще слово, не зафиксировано

в словарях русского языка, но оно выводится эмпирически. И так понимают слово люди, которые использовали его раньше.

Сейчас же релокацией стали называть любой отъезд из страны. Мне кажется, это происходит потому, что люди боятся слова «эмиграция». Не у всех есть определённые цели или понимание, как долго им придётся жить в другом месте, не все готовы принять вероятность, что эти перемены — навсегда. Поэтому они и называют происходящее другим словом, которое кажется более безопасным и как-то защищает их.

Более того, отчасти это верно. Многие из уехавших продолжают работать на те же компании, что и раньше, просто меняют своё местонахождение. Так что в каком-то смысле это действительно релокация.

Избавление от всего западного

Примерно раз в полтора-два года обязательно появляются новости о том, что надо менять русский язык: избавляться от заимствований, феминитивов и прочих слов. Когда я вижу что-то подобное, представляю мем с фейспалмом: невозможно искусственно повлиять на язык. Уточнять правила, как пишутся или произносятся те или иные слова, какой вариант сейчас самый распространённый, а какой нормативный — да. Но запретить что-либо говорить или писать практически невозможно.

Если же мы в очередной раз обратимся к борьбе с англицизмами… Русский язык на протяжении своего развития очень много заимствовал из других. Есть даже хрестоматийный пример, который все вспоминают.

В начале XIX века, во времена Пушкина, было сильнό французское влияние, очень многие слова пришли к нам из этого языка. Панталоны, фрак, жилет — всех этих слов в русском не было, а сейчас есть! И ничего страшного.

Сейчас же самое сильное влияние в мире оказывает английский язык. Он воздействует на все прочие, и русский в том числе. Мы — россияне, носители языка — стараемся встроиться в мировой контекст и в том числе берём из английского новые понятия и слова. Ни одно из них не появляется просто так. Если какие-то слова языку не нужны, они уйдут сами по себе. Это заметно на длинной дистанции. Мы видим, как модные ещё пять лет назад слова сейчас почти никто не употребляет, например «хипстеры».

А другие иноязычные слова, которые нужны нам в повседневном общении, остаются.

В некоторых языковых инициативах говорят: «А зачем нам иностранное слово, когда есть наше, русское?» Условно, имидж и образ. Да, у них очень похожие, но всё же немного разные значения. Важны оттенки.

Подчеркну ещё раз: язык сам решит, какие слова останутся, а какие нет.

Не без нашего участия, но это участие, скорее, интуитивное. Нет смысла бороться с англицизмами, тем более очень часто люди, предлагающие заменить их какими-то русскими словами, на самом деле предлагают такие же заимствования. Просто они произошли двести, триста или пятьсот лет назад. Да и я уверен, что эти инициаторы в своей речи используют, например, слово «фейк». Потому что как ещё сказать? Обман? Нет. Ложь?

Не совсем то. Неправда, лживая новость или ложная информация? Это всё очень длинно или не совсем соответствует по значению. И людей это слово

не смущает.

Как уже было сказано, любое масштабное событие способствует появлению новых слов. Мы решили пофантазировать, как могли бы называться ситуации

и чувства, с которыми люди стали часто сталкиваться после 24 февраля. И вот что получилось.

Чувство, когда забыл посмотреть новости и пошёл

за одеждой, а магазин закрыт.

Александр: НЕДАБУЕХУЖ — неужели дальше будет хуже?

Редактор: Есть такое слово — «кенопсия». Это ощущение

от посещения заброшенного места, в котором

раньше кипела жизнь. Мы бы добавили в начало

«игно» от слова «игнорирование» и получили бы «игнокенопсия».

Новый «Макдоналдс» назвали «Вкусно — и точка».

Как будем называть его между собой?

Александр: Думаю, все так и будут называть его «макдак».

Редактор: Хочется вспомнить мем, где соединили начало и конец нового названия, но не будем.

Как назовём тех, кто релоцировался, им не понравилось,

и они уже вернулись?

Александр: Первое, что пришло в голову, — «возвращенцы». За счёт суффикса получается немного пренебрежительный оттенок, но вряд ли к этим людям будут так относиться.

Редакция: «Возвращёнка» или «возвратник»,

без изменения рода у слов.

В магазинах появились соки в белых минималистичных упаковках. Как можно назвать этот новый вид?

Александр: Может, их будут называть «белочка»? Вот пришёл я в магазин, а меня накрыло «белочкой»: эти соки сплошняком стоят.

Редакция: Отбеливатель. Чтобы говорить: «Какой возьмём — со вкусом яблока или апельсина?» Или же назвать их «снегуры». Нам кажется, звучит очень по-русски.

Непреодолимое желание стать айтишником?

Александр: «Войтишность». Именно через «о» —

от фразы «войти в айти».

Редакция: Абсолютно солидарны с Александром. Тем более такое слово постепенно входит в обиход, только через букву «а». Мы встречали его в «Твиттере».